«Я смотрю на все продукты, все продукты смотрят на меня, между нами пустота, пустота»… С легкой руки Сани, нашего хронометриста, я застрял на этой авангардной песенке, с как казалось на первый взгляд, идиотским текстом. Отличная песня для завхоза, между прочим. Я копаюсь в продуктовых мешках в поисках жертвы для поедания на завтрак. «Я смотрю на макароны, макароны смотрят на меня, между нами пустота, пустота»… А может и правда, макароны? Вот они, одинаковые, красивые завитушки, радостно глядящие на меня. Выуживаю из мешка пару хрустящих пакетов, вспарываю и отправляю этих красавцев в бурлящий котел вслед за сухими овощами. Чуть погодя вываливаю туда же заранее приготовленный зервак из тушенки, колбасы, обжаренной с луком и ароматными приправами. Еще несколько минут жертвенное блюдо должно настояться, чтобы подернуться томной поволокой дымка и взвеси пепла, витающего над костром. Теперь можно колотить черпаком по звонкой миске, созывая всех к ритуальному совокуплению с едой. Макароны в обрамлении овощей, мяса и приправ еще более красивы и призывны.



] Мне не нравятся завтраки в походных условиях. Завтрак в миру – это необходимая условность начала дня, не зависящая от его исхода. Завтрак здесь – это всегда кредит еще невостребованному телу. Это всегда долг мечтам души. Он выдается под очень высокий процент и на короткий срок. Пени – это разочарование невостребованности полученных калорий. Форсмажоры в виде плохой погоды, неисправного снаряжения, или неважного здоровья кредитором к рассмотрению не принимаются.





Красота утренних макарон не поддержана красотой окружающей. Декорации вокруг нас сменились; на подмогу приползшим еще вчера стадам верхних кучевых доброжелательных облачков подоспела мрачная серая рвань, взявшая в плен горы. Рвань мечется по тундре, бьется о склоны гор, то взлетает вверх, прячет в себе вершины, то прижимается к чахлой растительности, сгибая ее. Похоже, что кредит, выданный за завтраком не будет погашен в срок. «…И все что у нас есть – это радость и страх. Страх, что мы хуже чем можем, и радость того, что дело в надежных руках…» — будто угадывает мои мысли Проводник, хлопает меня по плечу, подмигивает, надевает рюкзак с доской и направляется в сторону Домашнего склона. «Домашний, так Домашний», — думаю я, — «Чего я там не видел?». Двести метров перепада, полчаса подъема, наиболее интересный склон северо-восточный…Чего еще? Ах, да, наверху всегда кучкуются куропатки. Наверное, потому, что вершина практически всегда свободна от снега, птицам удобно ковыряться в почве. Домашний — это склон для плохой погоды, когда дальние маршруты закрыты облачностью, хотя я почти уверен, что в солнечный день с верхней точки будет потрясающий вид на весь хребет. Энергии веселых утренних макарон более чем достаточно, чтобы быстро забежать наверх. Брр…Под ногами лед, ветер пытается забраться под одежду. Хорошо, что в рюкзаке есть запасная куртка. Спуск по льду – это всегда ответственное дело. Старательно выделывая полуповороты, мы съехали половину склона. Дальше нас ожидал сюрприз. Видимо, общий положительный градиент майских температур отквасил снег и интересное место с перегибом и крутяком мы лихо отмахнули. Постоянное непостоянство Полярного Урала, однако.









На втором подъеме Проводник куда – то пропал. Обычное дело. Тем не менее, я пристально следил за тем, куда он отправился и что будет делать. Вскоре он маленькой точкой появился наверху «Корыта», едва видимый сквозь серую облачность. Какое-то время точка была неподвижна. Затем мое внимание привлекло движение облачности вокруг; в нем угадывался некий порядок. Космы облаков то свивались вместе, и становились в этих местах темнее, то прореживались, приобретая белесый оттенок. Более того, в этой диковатой картине угадывались черты. Черты исполинского пса, очень похожего на лабрадора; добродушная морда, складки шкуры, закорючка хвоста. Лабрадор скосился к точке, которой был Проводник, и судя по движениям пасти, о чем – то говорил с ним. Потрясенный этой картиной, я продолжил путь наверх. О чем они говорили? Если это практика, то в чем она заключается и каковы будут результаты? Между тем, погода несколько улучшилась; кое – где стало проглядывать солнце, ветер немного утих. Второй спуск прошел по снежной каше, моментально появившейся, как только солнце осветило склон.
— О чем ты с ним разговаривал? – накинулся я на Проводника с расспросами, когда он появился вечером в лагере.
— О погоде.
— ???
— Видишь ли, с такими зверями еще можно поговорить, можно о чем-нибудь попросить и он сделает. Они добрые. Например, его можно попросить подвинуться с нужной тебе горы, чтобы открылось солнце. Я попросил его чуть убрать хвост, чтобы Домашний склон осветился солнцем. Но, есть и другие, с которыми бесполезно договариваться…и они скоро придут сюда. Он сказал мне. Стая бешеных собак уже близко. Но есть шанс, что они нас не заметят.
— Это значит, что завтра будет пурга?
— Да.
-…Какова их природа?
— Ты, что, физику не учил? Это облака, взвешенная водяная пыль, пар, жидкий снег…
-Насмехаешься?
-…В каком-то смысле это твои ассоциации. Люди иногда склонны видеть в природе некоторые неожиданные вещи. Чем более развито твое ассоциативное мышление, тем неожиданнее мир. Вспомни хоть Пикассо. Однако, самое главное здесь – это результат. Какие бы идиотские образы не представали перед тобой, важно то, что происходит по твоей воле в том мире, который видят остальные…
— Куда этот пес отправился теперь?
— Какой пес? Это был кот! Да и какое мне дело до его пути… Спроси у него сам…







На этот раз пурга была короткая и веселая… как утренние макароны… Дались мне эти макароны! Что у нас там было еще по тексту? «Я смотрю на чебуреки, чебуреки смотрят на меня. Между нами пустота, пустота»… Так – то лучше! Только где тут взять – то эти чебуреки? Проводник говорит, что пурга – лучшая практика внутреннего равновесия. Можно долго спать утром, пока, наконец, самые голодные не начнут гундосить о том, что неплохо было бы закинуть чего в топку; можно сидя в палатке смаковать кружку дымящегося кофе, сваренного тут же в тамбуре на газовой горелке, можно выйти из палатки в открытый космос, откопать в стремительно заметаемой кухне пластиковую бутыль с пивом и притащить ее в палатку, чем привести в неописуемый восторг ее обитателей, можно засечь время, потребное отважимся на дефекацию смельчакам – в среднем получилось 37 секунд, можно изготовить из визиток какого – то спортивного магазина игральные карты и скоротать время за игрой в «Дурака», можно, наконец, виртуально вздрочнуть забравшись в спальник, когда занемеет от долгого сидения спина и пивные пары начнут навевать дремоту и захочется спать, исчезла же интересная катринка из отеля «Воркута». Важно, по словам Проводника, всем этой чепухой, являющейся по своей сути просто убийством времени, заниматься с максимальной самоотдачей. «Зато коллектив сплачивается!» — говорит Проводник, воздев перст к потолку палатки. Бездействие меня бесит. Наверное, потому, что я неуравновешенный человек. Я неистово жду окончания пурги. Хотя Проводник в чем – то безусловно прав…



Новый день не принес хорошей погоды. Однако, предчувствие некоего значимового грядущего не покидало меня. Надо было разобраться со всей этой небесной живностью, двигать облака по небу, как это делал Проводник, мне еще не доводилось. Погода располагала; над «Восьмерками» клубилась уже знакомая рвань облаков. Не колеблясь я скомандовал выход в направлении неведомого. По пути подъема на «Восьмерки» есть место, где меня всегда охватывает неизвестно откуда взявшееся, щемящее сердце, радостное чувство. Это происходит всегда и длится несколько минут в зависимости от темпа ходьбы, которым я прохожу метров сто. Ничего примечательного на первый взгляд в этом месте с точки зрения красоты окружающих гор нет, разве что полностью открывающийся цирк «Корыта». Когда я поделился своими переживаниями с Проводником, он лишь усмехнулся, сказал, что про подъем Кундалини я бы мог узнать и без его помощи, а это место скорее всего обладает теми свойствами, которые присваивают сейчас многим скалам, полям и прочим географическим определениям и, что сейчас с легкой руки Кастанеды «Мест Силы» стало огромное количество, но лишь немногие из оных являются в действительности таковыми и предложил мне за заморачиваться, спрятать Кундалини в штаны и топать побыстрее.



О том, что мы довольно близко подошли к обрывам, обрамляющим «Восьмерки» с севера, я понял, когда увидел в десяти метрах впереди и справа по ходу черные гребни скал, спадающих круто вниз. Жесткий ветер вперемежку с плотной облачностью предопределили дальнейшие планы. Не дойдя до вершинного плато метров сто, мы надели лыжи и потихоньку эвакуировались по льду в сторону пути подъема. Как только видимость улучшилась, мы ушли на северный, более крутой, склон, что несколько разнообразило тоску бегства. В цирке между «Восьмерками» и «Писюном» ветра не было, это позволило осмотреться. В кажущейся безысходности дня белесым пятном выделялся юго-восточный склон «Писюна». Определенно, он был завален наметенной подушкой целины! Я даже не шел, а бежал туда, несмотря на легкую отдачу лыж по причине отсутствия камуса. Ребята, которые решили двигаться вслед за мной, несколько отстали. У основания склона я остановился и огляделся. Вверх уходило целинное поле, «Восьмерки» и Пендирмапэ были закрыты большим сгустком облачности. Времени на разгадывание этого образа не было, просто нужно было быть там. Я запустил «Гуглолет» и за пару секунд оказался снова в ста метрах ниже «Восьмерок». Ветер только усилился, а видимость ухудшилась. Было довольно жутковато. Теперь скрылись из вида даже гребни скал, которые мы видели утром. Двигаясь практически наощупь, я предолел последние сто метров подъема на плоскость «Восьмерок» и остановился в нерешительности. Что делать дальше? Когда разглядываешь переливы облаков издалека, то очень просто можно увидеть в них что – то большее, нежели атмосферные явления, но когда находишься непосредственно внутри, да еще стоя на ураганном ветре и без видимости и ориентиров в горах, то единственное чувство, которое можно испытывать – это страх. Не зная что делать, я сбросил рюкзак с лыжами и сел на него. Какое – то время я слышал только вой ветра и чувствовал спиной твердый напор ветра. Затем мне показалось, что в нестерпимый вой ветра примешивается посторонний звук, очень похожий на урчание сытого кота. «Так ты все – таки здесь!», — подумал я и, вскочив, заорал:
— Здравствуйте, уважаемый Кот!
— Здравствуйте, не надо так кричать, я Вас прекрасно слышу – растягивая слова, медленно ответили мне. Пока я никого не видел, но из уважения решил не вертеться на месте в попытках что – то рассмотреть.
— Я к Вам по делу, у очень мало времени.
Это было довольно бесцеремонно, но времени у меня действительно не было, я стремительно замерзал. Неизвестно сколько эта животина могла бы разговаривать со мной.
— Хорошо, — урчание выдавало миролюбие его хозяина, — говорите, что Вам угодно, прошу Вас.
— Вы не могли бы чуть отодвинуть хвост с той вершины, — и я ткнул рукой в ту сторону, где по моим соображениям должна была находиться Пендирмапэ Южная.
— Что же, это не трудно для меня, но и Вы должны будете кое – что сделать для меня.
— Прошу Вас, продолжайте, — выдавил я. В голове ни миг мелькнула мысль о проданной душе.
— Мы отнюдь не те, какими вы нас себе представляете. Мы нее можем быть добрыми или злыми, как этого не может Бог, потому что Он просто такой какой Он есть…Проводник несколько преувеличил, сказав Вам, что мы добрые, а те, что приходят вместе с пургой злые, мы просто такие, какие есть…Ах, моя просьба. Передайте привет Ёбооо…Пжалста…
— Хорошо, я сделаю все, что Вы просите
— Я надеюсь на Васссс…
Урчание стихло, ветер стал рваным и разнонаправленным. Вокруг взметнулись космы серой облачности, разбежались в разные стороны длинные тонкие струйки усов, вспыхнули огромные кошачьи глаза, колышущаяся пушистая шерсть перелилась тысячей оттенков.
— Вам пора.
Немеющими руками я схватил рюкзак и бросился назад.
— Молодец, — похлопал меня по плечу Проводник, пока я хлебал горячий чай из термоса, — Смотри, что нам досталось! Первый раз за четыре года на Полярном Урале передо мной была настоящая целина, уральская целина. Целина, в которой можно с наслаждением заваливать корпус глубоко внутрь поворота и делать смену ног с оттяжечкой, когда лыжи сами выбрасывают в новую дугу… Ах!!! Как сказал Сергеич, «Это удовольствие в рафинированном виде». Кот сдержал свое слово и теперь его длинный хвост покоился в истоках Леквожа у подножия Пендирмапэ Южной, сам же он так же степенно возлежал на «Восьмерках». Целины нам хватило на пару скаток. Зато эйфория была безграничная. Солнце уже катилось к горам, близился вечер и, казалось, можно было финализировать день и выкатываться к лагерю. Тем более, что трое парней несколько раньше уже снялись с гор. Ветер стих окончательно и слой нижней облачности замер. Однако, цирк между «Восьмерками» и «Писюном» манил своей тишиной и умиротворенностью. Нужен был контрольный выстрел в голову, чтобы усилить эйфорию. У меня внезапно возникла идея пройти вглубь цирка и подняться на южный склон «Верблюда» насколько позволит время и погода. Я колебался.
— Ты же Компрессор, давай, нагнетай!!!, — почувствовал мои колебания Проводник.
Большая часть радостей и неудач в жизни обязана стихийности принятого решения. Так происходит зачатие детей, великие открытия и достижения, зачастую так заканчивается земная жизнь…



Контрольный выстрел удался; состояние глубокого кайфа накрыло нас – это читал я в себе, это видел я и в глазах своих спутников. Южный склон «Верблюда» оказался вполне себе крутовастеньким; когда лезли на него, то подолгу барахтались в стекающей из под ног снежной каше. Эта же каша сослужила и добрую службу на спуске, давая лыжам определенно хорошую управляемость. В лагерь мы приехали около десяти часов вечера. Успели к теплому компоту и почти не остывшим макаронам, которые теперь мне почему – то показались немного грустными…
— Кто такой Ёбооо? – спросил я Проводника, когда мы залезали в спальники.
— Завтра познакомлю, — пообещал тот, — Давай, лучше заводи свою балалайку на сон грядущий.
Я послушно включил плейер на телефоне.
">