Северный эпос. Не стоит искать границу между правдой и вымыслом. Это путешествие, это приключение, никакой рафинированной целины и драйва по прейскуранту. Аутентичненько так… ХЭХЭХЭ))))) Май 2010.

— Ты слышал что-нибудь о Гиперборее?
— Возможно…
— И что же?
— Ищут ее, точнее то, что от нее осталось. Вроде даже чего – то находят вполне материальное, или думают, что это могло остаться от нее. Впрочем, все это можно почерпнуть из сети; лики на скалах, магалиты, карта Меркатора, пробы грунта… Есть и другая сторона. Зачем ищут и что будут делать с тем что найдут? Сложить все это в музей, чтобы показывать обывателям – вот, мол, была на севере страна, где жили счастливые люди? Кое – кто может рассудить и по — другому; то был не просто счастливый народ, то был избранный, свободный народ, который положил начало всей человеческой культуре, а это уже может сломать устоявшуюся картину истории, ведь гораздо проще управлять невежественной, не помнящей родства толпой…



]
Мой собеседник никоим образом не был похож на пророка или проповедника, очкаст как и я, среднего возраста и роста, никаких оранжевых тог, джинсы, кроссовки и толстовка. Однако, то что он говорил, не могло не заинтриговать. Я недавно заинтересовался Гипербореей. В наше время можно быть академиком, не вылезая из – за компьютера – набирай искомое в поисковике и постигай. Вместе с этим у меня создавалось впечатления искусственности имеющейся в сети информации. Интерес подстегивало еще и то обстоятельство, что я уже несколько раз бывал в тех местах, которые должны были когда – то располагаться на восточных границах Гипербореи.
— Я тебе больше скажу. Эта страна, которую ты называешь Гипербореей действительно существует и я знаю, как туда попасть.
— Почему же ее нет на современных картах, туда не ходят поезда и не летают самолеты?
— Это не совсем то, о чем подумал ты. Это вроде Шамбалы, в которую есть вход, но большинство людей не может туда попасть, поскольку думают, как и ты, про поезда и самолеты. Они попросту не просветлены и ничего не видят вокруг себя, кроме поездов и самолетов. Таких мест на Земле, на самом деле, полно, и каждое со своим входом, а просветленные люди могут шастать по таким местам и по нашему привычному миру без проблем.
— Научи меня, как туда попасть.
— Да, пожалуйста!
— А можно я друга с собой возьму?
— Да, пожалуйста!



Поначалу идиотская простота, с которой решился вопрос моего попадания в потусторонний мир, даже расстроила. Не надо было штудировать Мантры и разбираться в Упанишадах. Как говорил мой новый знакомый, который так и не представился, даже такие фундаментальные вещи как подъем Кундалини и введение в Транс, можно было реализовать гораздо более простыми нежели традиционные путями.
— Ну представь себе как обычно изображают Бога Кришну; практически всегда он находится в полуприседе, почти на корточках. Что можно делать в такой позе? Это самая естественная поза для испражнения. Как ни странно, высвободить Кундалини так тоже гораздо легче.
— Я слышал это у Ошо.
— Думаю, он был во многом прав, и не только в этом… Важно помнить, что Гиперборея была началом начал, из нее вышли абсолютно все религии. Гиперборейцы были ближе к Богу как никто другой. Изойдя из Гипербореи люди утратили эту связь и чтобы хоть как – то восполнить образовавшуюся пустоту стали искать Бога. Большинство искало чрезмерно усложняя, извращая, а порой и перевирая для своей выгоды суть вещей. Все это хорошо видно по существующим сегодня религиям; многие канонические тексты оставляют больше вопросов, нежели содержат ответ на единственный вопрос, который ищет человек – что такое Вера? Были, правда и те, кто остался у истоков, они примирились с суровым климатом. Сто лет назад про них так писали сатириконцы: «…они поклонялись всему, что Бог послал – увидят пень и давай ему молиться, один пень сделал хорошую карьеру и его назвали Перуном…».
Мы загрузили привычное снаряжение – рюкзаки, палатку, спальники, доски, снегоступы и еще много чего в Женькину «десятку» и поехали в Тюмень, откуда утренним самолетом улетели в Салехард. Обширные Западно-Сибирские болота, бросавшие отблески солнца в иллюминаторы «Боинга», сменились выбеленным пространством, казавшимся безжизненным. По мере снижения самолета все больше проявлялись дороги и снегоходные следы, словно кто – то нажал кнопку с очередным слоем в гугле.



— Сейчас я познакомлю тебя с одним из них.
— С кем?
— С тем, кто знает, что есть вход в Гиперборею и где его надо искать.
— Он гипербореец?
— …Он счастливый человек…
Слава стоит в сторонке, улыбается и терпеливо ждет, пока пограничники с суровыми лицами проверят наши паспорта. С некоторой робостью я поглядываю на него – обычный мужик средних лет в горнолыжной одежде. После шумных приветствий мы запихиваем барахло в Славин внедорожник и едем к переправе через реку.
— Здесь одно из мест, которых почти не коснулась ассимиляция – говорит Слава — можно, например, из окна поезда увидеть стойбище местных с оленями и не стоит удивляться, это их естественная среда обитания. Они еще сохранили от предков знания о местах силы, о местах скорби.
— А Гиперборея?
-…Думаю, у них это в крови, даже если они об этом не догадываются. Культы поклонения естественным вещам об этом говорят…А что до вас, так для того, чтобы найти затерянный мир нужно для начала самому хорошенько потеряться, чтобы никто не нашел…



Визитная карточка Салехарда – огромный мамонт сурового вида с большими бивнями, напоминающими ковш шагающего экскаватора, стоящий у самой переправы через реку Обь. Исполинский современник времен доледникового периода, периода расцвета затерянной страны, провожает нас на восточный берег. Ранняя весна уже оттаяла верхний слой льда на реке и по ней ходят только трэколы – автомобили на больших шинах малого давления.
Вокзал города Лабытнанги выглядит довольно невыразительно и неуютен внутри. Может быть потому, что является временным пристанищем для множества одинаково в темное одетых и угрюмых вахтовиков, ожидающих поезд на Воркуту. Поэтому вполне понятно желание поскорее свалить отсюда. Благо подворачивается случай воспользоваться благосклонностью моего друга, живущего в поселке Харп, пожить пару дней у него на лыжной базе и попробовать в плане катания досок восточные склоны плато Рай-Из. Жмем руки, прощаемся со Славой и укатываем в Харп на Юркиной машине.





У меня здесь постоянно сбивается глазомер. Стремительно бегущая белая пустыня вдруг останавливается, затихает вместе с мотором снегохода и даже как будто спрессовывается вокруг меня, потом также быстро как прежде бежала расступается, пейзаж двигается, быстро удаляясь. Близкая, казалось бы, гора Черная превращается в маленькую пирамидку на горизонте. Наш проводник говорит, что мы уже где-то на пороге Гипербореи, осталось совсем чуть – чуть, чтобы ворота распахнулись и мы шагнем в затерянный мир. Правда, говорит он и о каком – то испытании, которое предстоит пройти. Неизвестность в определенном смысле всегда добавляет собранности и трезвости ума. А это, как говорит проводник, может помешать, и что важно расслабиться в нужный момент, открыться для восприятия. А пока вокруг только бескрайняя белая пустыня, обрамленная по горизонту зубчиками гор, а сверху голубое небо – мы на вершине плато Рай-Из. Ничего лишнего. Пейзаж созвучен состоянию души – приятная опустошенность. Этим можно наслаждаться, не особенно замарачиваясь на то, что нужно выбрать правильный путь подъема и спуска и что вечером нужно найти чахлых дров, запалить из них костер и приготовить на нем какой-нибудь еды; Юра и Гена – наши гостеприимные хозяева «Владений апачей», решили для нас эти проблемы на ближайшие два дня. Мы носимся по тундре, лесам и горам на снегоходах, катаемся с восточных некрутых склонов Рай – Иза на досках, пьем водку по вечерам на Юриной лыжной базе. Меньше всего это похоже на серьезный бэккантрийный экспидицияс, к которому мы готовились, хотя это позволяет нам пройти хорошую акклиматизацию. «Владения апачей» — это и есть северо–восточный склон Рай-Из, а «Апачи» — это общность людей, проживающая в поселке Харп, увлеченная катанием на горных лыжах. Меня гложет белая зависть к этим ребятам; где еще возможно вернувшись с работы весенним светлым полярным вечерком, поужинать, прыгнуть на снегоход и поехать покататься на лыжах с гор?



Воспользовавшись непогодой мы втроем перебираемся к нашему привычному месту в базовый лагерь у массива горы Пендирмапэ на реке Малая Пайпудына. Во мне растет раздражение; затянувшаяся непогода, меньшее по сравнению с прошлым годом количество снега в горах. Все больше корю себя за выбор сроков мероприятия – приехали бы на неделю позже и выхватили бы хорошей весенней погоды. Теперешнее состояние дел не идет ни в какое сравнение с прошлым годом, когда аналогичное мероприятие превратилось в «бомбу» — неделю шикарного катания в новом районе под палящими лучами незаходящего солнца. Даже непрекращающийся ветер не приносит надежду, он только тащит низкую серую облачность, периодически прореживая ее и открывая склоны, расположенные недалеко от базового лагеря. Конечно, мы делаем все возможное в этой ситуации – ходим и катаем эти близлежащие склоны. Вчера, например, залезли на «Писюн», даже видимость хоть какая-то была на подъеме, и вдруг раз! – готово! – видимость 2 метра. Единственной отрадой в этой серости для меня является поистрепанная книжка «Всемирная история в изложении сатирикона», теплый спальник и плейер. А по нашему проводнику вообще ничего нельзя сказать, он внезапно замкнулся в себе, ничего не делает на биваке, плетется где-то сзади на тропе, вчера фотоаппарат, и тот в лагере забыл, на спусках ковыряется подолгу на простейших местах. Более того, в ответ на вопрос о цели нашего предприятия, то есть о достижении затерянного мира, он пробурчал что – то невразумительное, мол, дальше будет еще хуже. Женька же, напротив, олицетворяет пример сдержанности и полон оптимизма. Может быть это потому, что он во всем видит позитив, вот только спирт заканчивается, да не получается сходить на серьезный маршрут.





— Вставай, началось! – толкает меня в бок проводник.
Я не знаю, радоваться или расстраиваться. Так обычно бывает, когда продираешь глаза от сна, отделенный от остального мира кордоном спальника, палатки и тента. Лезу к часам. Четыре толи ночи, толи утра, впрочем, все равно уже которые сутки ночь от дня мало отличима – сплошная серая хмарь. И что, собственно, началось-то? А, вот оно что! Дуги палатки вывернулись в обратную сторону под огромным грузом навалившего за ночь мокрого снега. Еще и тент сыграл злую шутку, увеличив площадь снегосбора. Вспоминаю вчерашний вечер; внезапно стихнувший ветер и обильный большими хлопьями снегопад, который по началу довольно громко колотился о тент, а потом стих. Он не стих! Просто тент быстро завалило снегом и снежинки ложились на своих собратьев, поэтому ничего и не было слышно изнутри палатки. Я, матерясь и в спешке одеваясь, выскочил за борт, освободил наш дом от снежного плена и огляделся. Кругом все та же серая пелена. Покурил, забрался в палатку и залез в еще не остывший спальник. Проводник, разбудивший меня, даже не проснулся.
За завтраком подул ветерок, который быстро крепчал. Мы начали радостно потирать руки – сейчас он раздует эту дрянь с неба и мы поймаем окно в погоде, да еще снежку подвалило. Прошел завтрак, перекурили, потом еще, ветер крепчал, но такие желанные мазки голубой краски на сером потолке так и не появлялись. Когда начало сыпать переметаемым с гор снегом, залезли в спальники. К обеду в звуке ветра появился вой, протяжный и печальный. Этот вой, звук хлопающего на ветру тента и звук маракасов, который образуется при попадании переметаемого снега на тент – все сливается в одно целое. Отделяюсь от этой, угнетающего психику, какофонии наушниками. На какое-то время это помогает. Между тем жизненное пространство в палатке уменьшается. Нас просто заметает снегом.
-Там пиздец, надо уЁбывать!!! – кричит Женька, забравшийся в палатку после того как в очередной раз полчаса отгребал снаружи снег. Он весь покрыт слоем мелкого снега. – Заваливает конкретно, я лопату выбрасываю, две тут же наметает.
— Херня! Выкопаем в наддуве пещеру если что. Палатку не сложило бы.
— И так уже две оттяжки оторвало.
Можно было бы поиграть в настоящих полярников, бороться за живучесть лагеря до конца пурги, благо температура воздуха не критически низкая, видимость кое — какая есть, жратва имеется, да и сухих вещей в рюкзаке накопать можно еще. Меня смущает другое обстоятельство; если пурга кончится и завтра будет хорошая погода, то этот день будет потерян для катания. «В десяти километрах среди развалин 110-го километра в балках живут вахтовики и вы, как последние мудаки, бросите лагерь и побежите к ним?» — вертится у меня в голове – «С другой стороны, кому нужно такое геройство? Жалко тратить драгоценную солнечную погоду на то, чтобы отоспаться, восстановить лагерь».
Мы завалили палатку, скидали барахло в кучу, накрыли тентом и закрепили его, забрали самое ценное и нужное и сбежали из лагеря к людям. Мужики на 110-м километре без лишних слов выделили нам один из пустующих балков и дали соляры для печки. Пока я, терзаемый муками совести туриста, валялся на продавленной панцирной кровати, Женька успел сварганить еды. К позднему вечеру на сером небе стали появляться такие долгожданные мазки синей краски, но ветер по-прежнему был крепкий. Я засыпал под грохот полуоторванного листа металла на крыше.





— Сегодня будет хороший день…
Оптимизм проводника вселяет надежду. Действительно, все вокруг словно оправилось от хандры, горы сбросили с себя тесную пелену серых туч и поднялись во весь рост, небо набрало прозрачную глубину, чуть задернутую легкой кисеей облачков. Мы быстро собираем снаряжение и направляемся в сторону гор. Мой взор за долгие дни непогоды истосковался по перспективе. Теперь ей ничего не мешает; с каждым шагом все больше открываются за спиной далекие хребты Ханмей и Харбей, перетекают пейзажи Пендирмапэ – я знаю, что еще чуть, и плосковерхий «Верблюд» покажет свой северный крутой склон, Пендирмапэ Южная оборвется северным цирком и на фоне голубого неба хребет заострится закорючкой основной вершины Пендирмапэ Центральная. Наша тропа стекает в долину ровной ниткой следов. Мне необычайно легко идти. Кажется, что каждый шаг подбрасывает меня над снегом. Я распластываю руки в стороны, делаю несколько энергичных шагов, вытягиваю тело в упругую стрелу, устремленную в небо, и отрываюсь от земли. Долина реки, цепочка следов, редкие деревца быстро уменьшаются, высота растет. Закладываю крутой вираж, орудуя руками с надетыми на них телескопическими палками, прекращаю набор высоты, переведя доску, закрепленную на рюкзаке в горизонтальное положение, и направляю полет к «Верблюду». Мое внимание привлекает птица с большой головой и огромным, гораздо большим моего, размахом крыльев, парящая над горами. Это полярная сова. Мне трудно удерживать низкую скорость, на которой так достойно держится эта птица. Тем не менее, я пытаюсь поравняться с ней на параллельных курсах.
— Здравствуйте!
— И Вам здравствовать!
— Не помешаю?
— Отнюдь.
— Красиво тут у вас.
— Вы еще севернее слетайте, там тоже интересные места есть.
— Обязательно!
— Удачи!
Очень хочется слетать на север, к Хадате, посмотреть как там со склонами для катания, но сомнения в собственных силах вовремя останавливают, и я решаю покрутиться над Женькой. Женька пыхтит в затяжной подъем перед подножием «Тяпки» не особенно обращая внимания на то, что происходит вокруг. А вот проводник куда – то подевался, его нет на тропе. Спускаюсь к подножию «Граблей» там, где из под снега торчат большие камни. На камнях греется белый заяц. Мое появление ничуть его не смутило.
— Здравствуйте!
— Привет, закурить не найдется? – заяц не особенно – то церемонится.
— Конечно!
Я присаживаюсь рядом на теплый валун, достаю сигареты, и мы закуриваем.
— Сам – то откуда?
— С Ёбурга.
— Где это?
— Тут недалеко, чуть больше тысячи километров на юг по прямой.
— Как там у вас?
— По – разному.
— Понятно, как и у нас.
Мы недолго посидели, покурили, глядя куда-то вдаль.
— Извини, мне надо к ребятам, на вершину, а то уже, наверное, заждались.
— Без проблем. Залетай!









Я успел как раз вовремя. Женька только что запыхтел на верхнюю точку «Тяпки» и проводник, как-будто ниоткуда взялся, стоит, курит и смотрит куда-то на юг.
— Видишь? – показывает он мне на парящую над «Верблюдом» птицу, загадочно улыбаясь.
— Ты что, тоже?..
Вместо ответа он повернулся к Женьке, который достал из рюкзака термос и халву.
Перед нами 850 метров прекрасного перепада, на которых только наш снег. Нет причин торопиться, деловито трещат бакли на крепеже, щелкают фастексы на рюкзаках. Неспешно подкатываем к началу спуска. Доска, отпущенная по склону, словно обрадовавшись свободе, берет сразу в разгон, а ты ждешь. Вот сейчас…Или еще мгновение подождать…Теперь давай! С наслаждением задавливается задняя нога, тело круто ушло во внутреннюю сторону дуги, вытягивай! вытягивай дугу! пока она сама тебя не выбросит в другую, а затем короткую режем на заднем канту, чтобы пересечь вырванный первой дугой из окаменелого состояния снег, струящийся вниз. Это так просто! Просто, так же, как и летать!..
В Тюмени жара. Из подходящей для такой погоды одежды у меня только трусы. Сижу в трусах в машине, в руке пиво. Кругом шорты на волосатых ногах, глубокие разрезы, через которые видны сдавленные специальными бюстгальтерами груди, джинсовые тугие зады. Магнитола надрывается голосом Шнура: «…Вот будет лето – поедем на дачу, в руке лопаты — хуячим, хуячим…» Я грустно вспоминаю о ежегодной сельскохозяйственной повинности. Эх, улететь бы туда, обратно, где горы со снегом и парящая в небе птица!



">