Эпохальная для меня вещица. Первопроход на двоих. Крутая каталка. Май 2009. Полярный Урал.



]Холодная испарина покрыла мою спину, подпирающую перегородку плацкартного вагона с редким номером 0, когда я явственно ощутил тот факт, что выстиранная парка так и осталась досыхать на батарее центрального отопления в оставленном доме. Теперь только видавшая виды анорачка должна была сохранить жалкое тепло моего тела в суровых условиях Полярного Урала. В висках колотилась только одна мысль – «Это пиздец!». Я жалобно взглянул на сидящего напротив Женьку; его улыбающаяся физиономия никак не могла облегчить моих страданий. «Ну что, за поехали!» — сказал Женька и решительно крутанул крышку трехлитрового баллона с пивом. Серая весна в телевизоре грязного окна побежала быстрее, а вместе с ней быстрее побежали и мысли; «Ничего, что-нибудь придумаем! В конце – концов, спальник теплый, а днем, пока движешься – не замерзнешь…».

— Ну вот, щас покончим с «Завтраком чемпиона», а там глядишь и станция наша – с неизменно лихим взглядом сказал Женька, комкая очередную опустошенную пластиковую «сиську» из под пива и, швыряя ее под стол, изрек – Гильза стукнула по броне! Трехдневный марафон по плацкартам, вокзалам, придорожным рыгаловкам и не первой свежести пирожкам, распространяемым, словно венерические заболевания, такими же не первой свежести женщинами, подходил к своему логическому окончанию на станции «110-й км» на участке Сейда – Лабытнанги Северной Железной Дороги. Заполярье встречало нас ледяным дождем, расчерчивающим вагонное окно, и ветром, выгибающим провода между столбами в дугу, отчего те заунывно стонали. Балки, полуразрушенные двухэтажные дома вдалеке, горы хлама и старой техники словно пытаются приникнуть к исхлестанной ветром поверхности земли. Посреди этого возвышается человек с флагом на импровизированном древке. Это Филипыч. Он встречает нас. Флаг с вышитым телелыжником ему подарил я еще в прошлый свой приезд. Для меня Филипыч – это и идеал и загадка одновременно. Филипыч ворчит, но я знаю, что он дорожит нашими отношениями. Наверное потому, что в свои шестьдесят сохранил способность быть увлеченным и ценит это в других. Мы забираемся в балок, готовим нехитрую еду, выпиваем, беседуем и укладываемся спать под нескончаемый вой ветра снаружи.



Место для лагеря нам подсказал Филипыч; естественный дугообразный наддув в русле ручья защищает лагерь от ветра практически со всех направлений. Это невиданная роскошь в этих местах, приправленная в придачу чахлыми кустами по соседству, вполне пригодными для костра, и открытым ручьем в пятистах метрах, местом тусни местных зайцев. Хорошо спрессованный снег – большое подспорье в деле строительстве стенок; очень скоро выбранное в наддуве углубление под палатку окружено стенкой. Впрочем, как показала практика, стенки на жарком весеннем солнце живут максимум день, снежные блоки попросту выгорают из твердого в газообразное состояние и стенка заваливается.
Уже третий день нет погоды. Ветер дует, пусть и не в полную силу, гоня низкую облачность куда-то на восток. Мы с Женькой ползем по бесконечным пологим ступеням к казавшейся так близко плоскотине, обрамленной справа скальными сбросами. Путешествие в этих краях в условиях неважной видимости имеет вполне определенный плюс – не приходится напрягать глазомер, который и в ясную погоду постоянно дает осечки при оценке расстояний и высот. Просто топаешь до ближайшего ориентира. Шипы и кошки снегоступов впиваются в фирн и заструги, а местами царапают лед, предугадывая, что спускаться придется по «погремушке». Накануне Женька по такому же льду чуть было не соскользнул с пятиметрового карниза, но обошлось. Навигатор на плоскотине показал высоту в 888 метров над уровнем моря, значит маршрут этот назовется «Три восьмерки». Недолго торчим на ветру, трещим баклями на досках и с чувством полной неудовлетворенности безнадежно скрежещем кантами вниз через облака в лагерь.




Горы от нашего лагеря разбегаются веером. Каждый вечер мы с Женькой стоим на своем наддуве и тычем в горы пальцами, обсуждая варианты следующего дня, и, не стесняясь, присваиваем каждому маршруту свое название. Вот наш первенец — «Три восьмерки», широко, полого, вольготно, но если свалиться направо, то там уже серьезно, левее «восьмерок» — «Корыто», неприметное на первый взгляд, но везде практически 45 градусов будет, а к югу еще и с карнизами, дальше на запад за «восьмерками» вдалеке Пэндирмапэ Южная, за которую сейчас солнце прячется, это отдельная история, вот по центру «Писюн» — чуть отделившаяся от основного хребта невысокая, но интересная и близкая вершинка, а справа «Тяпка» — склон сильно похожий на означенный огородный инструмент, за которой дыбятся «Грабли» — четыре громадных и широких кулуара, очень крутых на входе, объединенные в верхней части здоровенным полем. Тень от «Писюна» растет и тянется в нашу сторону, солнце, будто уже спрятавшееся за хребет, краешком своим выглядывает с северной стороны Пэндирмапэ и скрывается окончательно. Стремительно холодает. Заглатываем уже леденящий компот и бежим в палатку – там теплые спальники.







Наше мероприятие с каждым днем набирает обороты. Основная цель – «найти гор со снегом и покатать», затерянная было уже в привокзальной маете, пурге и постоянном сопротивлении всевозможным обстоятельствам, словно далекая Пэндирмапэ, очистилась от облаков и уже не кажется такой недосягаемой как раньше. День за днем новые маршруты, новые впечатления. «Тяпка» в тягучем киселе марева, через которое пробивается солнце, Пэндирмапэ Южная, будто сказочная страна, спуск «по приборам» с северного склона «Писюна», грандиозные «Грабли», и, наконец, финал – подъем на трясущихся от усталости ногах на «Корыто» после двух скаток с «Писюна». Я с упоением карябаю в блокноте цифирки из навигатора, какие-то ахи и вздохи прошедшего дня, чтобы хоть как то зацепиться за случившиеся события. И все смотрю на солнце, неторопливо ползущее по небу, чтобы взять на таран вершину Пэндирмапэ.
Пэндирмапэ – это гора в Малом Пайпудынском хребте, а по-русски Гора-бубен. Вообще-то, основная вершина затеряна где-то на хребте и если смотреть на нее с востока, то глаз за нее точно не зацепится. Зато южная вершина хребта несколько обособлена и хорошо заметна. Мы топали на нее через «Три восьмерки» и за плоскотиной неожиданно были вынуждены сваливать в седло под вершиной, по которому постоянно хлестал ветер. Потом долго барахтались в сыром снегу на довольно крутом и абсолютно бесконечном склоне. Закорючка вершины возникла перед нами внезапно, после очередной ступени, когда уже и не ждешь окончания подъема. Потоптались наверху, заглянули в провал восточного цирка с нависающими здоровенными карнизами, да и покатили вниз. Спуск впечатляющий; верхняя короткая ступень вся раскисла и мы ее отмахнули даже не заметив, а вот на второй, покруче и подлиннее, я с перегиба вылетел на уже успевшее схватиться ледком зеркало, оставшееся от подтаявшего под ярким солнцем склона. Горы отступили, отчего склон стал бесконечно длинным. Из под канта вырываются вихри зеркальных осколков и со стеклянным звуком летят вместе со мной. В седло прилетаю уже опустошенным и немного оглохшим. Потом ищу в мониторе камеры Женьку, который где-то далеко наверху рождает новые вихри зеркальных осколков. Финализируем день вальяжным спуском по «отпущенным» солнцем «Трем восьмеркам».



Вход во второй запланированный к спуску кулуар на «Граблях» мы потеряли из виду сразу, как только ступили на широкое верховое пологое поле, предварительно отмахав пять километров до «Тяпки». Сути дела это не меняло, сверху у всех кулуаров были видны только перегибы. Под перегибом было видно только дно долины. Мой глазомер, сбиваемый с толку чувством самосохранения тут же дал осечку, преувеличив расстояние возможного свободного падения по абсолютно гладкому склону. Вспомнилась аксиома «Усилия сжатия очка десантника в момент выхода из самолета Ил-76 при десантировании достаточно для того, что бы перекусить металлический лом из материала Сталь45 диаметром 20 миллиметров, однако его зачастую не хватает чтобы обеспечить полную герметичность отверстия». В конце концов, Женька стал бодро срывать пласты сырого снега и вместе с ними исчез за перегибом, мне пришлось последовать за ним. Третий кулуар, так третий. Через пару минут мы уже, распираемые гордостью, разглядывали собственные дуги на, казавшемся со дна кулуара стеной, склоне.





С «Писюном» у нас сложились сложные отношения. Первый раз мы на него полезли, когда он был единственным местом, виднеющимся сквозь облачность из нашего лагеря. Северный склон не принес нам тогда удовлетворения, поскольку спускаться по фирну и застругам на довольно крутом склоне в отсутствии видимости, можно лишь для того, чтобы успокоить свою гордыню. Правда, и в солнечную погоду практически постоянно теневой северный склон обмяк не настолько, чтобы там можно было уверенно резать дуги. Впрочем, к концу мероприятия мы, по всей видимости, стали слишком придирчивы, и уже не могли объективно оценить достоинства великолепного мягкого и ровного южного склона «Писюна». По этой причине мы сразу потопали на «Корыто», чтобы «красиво закрыть мероприятие». И вот тут нам свезло. Недолгий путь по снежным дюнам привел нас на край абсолютно ровного как стена гидроэлектростанции склона. Удаляющееся солнце еще удерживало снег в мягком состоянии, однако до прихватывания его ледком оставалось каких-нибудь полчаса. Нужно было торопиться. Женька с деловым видом заглянул вниз и сказал: «Сорок пять, сорок пять – райдер ягодка опять». Несколько дуг на крутом склоне и все кончилось. Пронеслась мимо тундра, унося наши горы все дальше и дальше, лагерь встретил нас как обычно теплом, «и лучше дома нет, чем собственный твой дом». Я еще долго брожу по наддуву и смотрю на небольшие перистые облачка, гонимые на восток – значит придет циклон, мероприятие действительно заканчивается…





Казалось, наше одиночество уже состоялось. В краю холодных гор и пустыни, вылизанной ветром, больше всего на это рассчитываешь, этого боишься и ждешь одновременно. Однако, чем больше мы вживались в этот удивительный мир, тем больше вырастало в нас ощущение присутствия в большом организме, функционирующем по своим законам. Довольно крупные косолапые следы, оставленные на свежем снегу и пересекающие нашу тропу буквально в ста метрах от лагеря принадлежат росомахе; ей, судя по всему, никакого дела не было до новых соседей, она не сбавила шаг, не остановилась, чтобы обнюхать наши следы, не искривила свой прямолинейный путь, она просто прошла. Точно так же поступил волк. У ручья все истоптано, видимо зайцы, кстати, очень похожие на минижирафов из-за длинных лап, уставшие от весенней беготни, пытаются залить студеной водицей избыток тестостерона в организме. Женька ругается на них; из двух проволочных петель, что он поставил около водопоя, эти твари одну уволокли неизвестно куда, а вторую, будто надсмехаясь над усилиями дилетантов, завязали узлом вокруг ближайших кустов. Я не удивлюсь если завтра зайцы напишут на снегу слово из трех букв, которое обычно пишут на заборах. Женька обещает в следующий раз привезти капкан и кормить всю группу мясом на протяжении всего мероприятия. Мне с одной стороны жалко зайцев, а с другой я подсчитываю экономию материальных средств и сил на заброске. Куропатки, орущие не своими голосами по утрам, настолько ленивы, что предпочитают спасаться от приближения человека исключительно бегством. Женька говорит, что когда мы лезем в гору, ходим за водой, едим, спим, и при этом до ближайших людей тут с десяток километров, за нами наблюдает сотня пар глаз, а мы об этом даже не догадываемся. Наверное, он прав…


…И снова ветер играет свою заунывную музыку на проводах. Нам с Женькой несказанно повезло — нас пустили перекантоваться в ожидании поезда в помещение станции Собь. Здание стонет под напором ветра и громыхает оторвавшимся металлическим листом на крыше, а мы сидим у теплой батареи, пьем чай и доедаем остатки своего походного рациона. Север, словно красивая и своевольная женщина приблизил нас к себе, позволил влюбиться, обжег своей негой, и, вдруг, охладев, отдалился, повеял ледяным дыханием. Но, странное дело. Я стою на ветру, слежу за тем, как стремительно выгорает сигарета, как переметается свежим снегом дорожка к железнодорожным путям, и будто бы слышу в вое ветра шепот «Приезжай, я буду ждать». Значит, у меня еще будет шанс снова влюбиться в Север…

<lj-embed></lj-embed>